На экраны вышло "Дикое поле" — последний из важных, а по мнению большинства наших кинокритиков, присудивших ему премию "Белый слон", вообще лучший из российских фильмов прошлого года. Комментирует АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.

За прошедшие с премьеры на "Кинотавре" месяцы фильм Михаила Калатозишвили прокатился по международным фестивалям — от Венеции до Марракеша, собрав множество призов и похвал. Вот выдержка из статьи Деборы Янг в газете The Hollywood Reporter: "Маленькая жемчужина, украсившая программу венецианских "Горизонтов", картина "Дикое поле" могла бы быть определена как магический реализм русских степей, если бы не уникальный кинематографический голос, которым рассказана эта история, ускользающая от подведения под любые категории".

Голос действительно уникальный, хотя для русского слуха и хорошо знакомый. Это, прежде всего, голос сценаристов Петра Луцика и Алексея Саморядова, легендарных фигур кинематографа 90-х, чьей темой стал фольклор окраины, распад советской империи и превращение ее в ту самую мифологическую степь без границ и без края. Оба автора трагически рано ушли из жизни, оставив не только несколько фильмов (лучшие — "Дети чугунных богов" и "Окраина"), но и непоставленные сценарии, главный из которых — "Дикое поле". Трудно назвать режиссера из их поколения, который не мечтал перенести его на экран, но словно дух покойных тому сопротивлялся.

Михаил Калатозишвили, кажется, потому и преуспел в этом проекте, что подошел к нему несколько со стороны: сыграли роль и его грузинские корни, и происхождение (дед режиссера — создатель фильма "Летят журавли" Михаил Калатозов), и склонность к жанровым фантазиям. Но прежде всего пригодилось знание России как мультиэтнической страны, где русский характер иногда гораздо сильнее и парадоксальнее проявляется в "инородцах". Картина снималась в Казахстане, и ее персонажей трудно идентифицировать по крови, однако "русскость" их духа, эпическая атмосфера степной вольницы и мистика бескрайнего пейзажа, населенного видениями и призраками,— вся эта метафизическая "татарская пустыня" говорит сама за себя. В фильме несколько сглажена социальная напряженность прозы Луцика и Саморядова, так напугавшая либеральных журналистов, которым привиделись призыв к топору и переделу собственности, неполиткорректный сексизм и мачизм, в лучшем случае интеллектуальный террор, в худшем — империализм и фашизм. У Калатозишвили тоже есть мотив русского бунта, бессмысленного и беспощадного, и герои фильма тоже носятся с ружьями, устанавливая справедливость на свой манер, но выглядит это как отстраненный иронией и абсурдом архетип, сопоставимый в какие-то моменты даже с американским вестерном.

На первый взгляд контрастом сказовому решению смотрится главный герой — врач Митя: эта роль сделала кинозвездой молодого театрального актера Олега Долина. Но даже его столичная чужеродность богатырско-былинному миру фильма использована авторами как ключ к образу "пришельца", несущего крест "белого человека" в этих варварских полуколониальных просторах. Другой персонаж, который выделяется из колоритного эпического хора,— милиционер в исполнении Романа Мадянова, свой в доску, умеющий при этом держать в узде вверенное ему население, всегда готовое на разбой и бесчинство, но иногда и на подвиг гуманизма тоже.

В центре фильма в итоге стоицизм героя, находящего свое место на земле в служении этим сильно пьющим и довольно диким людям. Любопытно, что образ врача, работающего в экстремальных условиях, становится едва ли не главным в новом российском кино, поворачиваясь разными гранями у Алексея Балабанова в "Морфии", Алексея Германа-младшего в "Бумажном солдате" и у Алексея Попогребского в "Простых вещах". Характерна и содержащаяся во всех этих фильмах рефлексия на тему классического советского кино. Только если Герман с Попогребским наследуют его интеллигентскую составляющую, то Калатозишвили, как и Иван Вырыпаев в "Эйфории", стремится отрефлексировать судьбу левореволюционного эпоса и мифологического "народного кино". Не исключено, что именно эта традиция снова окажется востребованной.

"Вся Россия мечтала снять этот фильм"

 

Газета «Коммерсантъ»   № 8(4063) от 20.01.2009

О судьбе сценария и фильма "Дикое поле" с режиссером МИХАИЛОМ КАЛАТОЗИШВИЛИ побеседовал АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.

— Вы читали сценарий "Дикого поля", когда он был написан?

— Нет, и его авторов Луцика с Саморядовым близко не знал. Мы встречались всего несколько раз на "Кинотавре". Они учились в ВГИКе, когда я уже его окончил.

— Почему вы решили взяться за их сценарий?

— Прочтя сценарий после восьми лет режиссерского простоя, я понял, что либо сделаю этот фильм, либо умру от тоски. И я начал бороться. Но тут выяснилось, что вся Россия, ну, пол-России мечтает снять этот фильм. Одного не могу понять: что мешало им сделать это начиная с 1992 года, когда сценарий был написан?

— В сценарии запомнился мотив экзистенциальной тоски, сильнее были выражены трагические интонации. В фильме преобладает несколько иное настроение, почему?

— Я хотел сделать фильм о счастливом человеке. Ему нравится быть здесь. Когда меня спрашивают, почему он убежал сюда, в дикое поле, я отвечаю, что он ни от кого и ни от чего не убежал. Мы живем в Москве, водим машины, у нас устоявшаяся жизнь. И поэтому человек, который все это вдруг бросает, кажется нам каким-то асоциальным созданием. Но он ни от кого не убежал. Может быть, он понял, что в этом его призвание. Оказавшись на краю света, он начал ремонтировать дом, стоящий на ветру, красить стены, хотел устроить настоящую больницу. Но когда понял, что никуда отсюда не уедет, он даже это перестал делать. И про больницу понял, что никакой санитарии здесь не добьешься, и стал принимать пациентов не в доме, а прямо во дворе: по крайней мере там все продувается степным ветром.

— А как трактовать финал картины? Он другой, чем в сценарии?

— Когда Митя оказывается на грани смерти, люди, которых он лечил, набираются смелости сказать ему: "Мы не можем без тебя". Эти слова родились уже на этапе постпродакшн. Актер произнес: "Дмитрий Васильевич, не умирай, мы не можем без тебя" с такой искренней детской интонацией, что мы решили оставить их. Этих слов не было в сценарии.

— Луцик и Саморядов говорят в сценарии о судьбе распадающейся страны. О чем говорит ваш фильм?

— Для меня тема распадающейся страны второстепенна. Главное — человек, который находится в центре вселенной. Для меня важны личности. И только если общество состоит из личностей, оно заслуживает уважения. Сегодня мы сталкиваемся с проблемой отсутствия личностей. Имею в виду личностей, которые могут сказать "нет" обществу.