Молодые белорусы бегут из страны. Вернее, они сначала пытаются сопротивляться серости, которая их окружает, давлению системы. Они чувствуют себя европейцами и стараются всеми силами это доказать и защитить свое право на самостоятельность. "Белорусский партизан" публикует записки Варвары Красутской, которая живет в Польше. Записки провокационные, резкие, временами безжалостные, но они отражают отношение к окружающему миру определенной части белорусcкой молодежи, ее внутренний надлом. 

Расскажу кратко о себе: меня зовут Варвара. Я родом из Минска. Когда-то чем-то занималась в сфере ЛГБТ в организации ГейБеларусь. Во время Московского гей-парада  узнала о том,  куда исчезают гранты на гей-прайды и почему они у нас такие паскудные. Оказывается, деньги уходят на мохито и ещё какие-то коктейли для свежих поп в ночных клубах. Так я решила больше не работать с пи...сами.

Когда у меня были финансовые сложности друг предложил поработать в «Говори Правду». Это организация, которая занималась предвыборной кампанией Некляева во время президентских выборов. Платили хорошо, что и послужило единственной причиной моего участия в политических игрищах местной тусовки. Можно было пойти и к другому кандидату, выбор был на любой вкус, но подвернулась  "Говори правду". 

К кормушке слетелись все знатные “оппозиционеры”, как и я желающие воспользоваться неплохой ставкой за отмораживания попы в палатке. Ещё  были летучие пикеты. Это когда ходишь по назначенному маршруту и раздаёшь листовки. На “летучие” никто толком не ходил. Мы все попарно просиживались в кафешках. Если был контроль, говорили, что зашли погреться. После “смены” выкидывали листовки или хранили дома.

19-го декабря 2010 года предстоял митинг на Площади,  идти на который я не собиралась. Маму тоже не пускала:  холодно, непонятно,  где пИсать, люди кричат какие-то ненавистнические лозунги. Позвонил мой координатор из «Говори Правду» и сказал, что денег без явки не дадут. Деваться некуда.

Пришла на офис, съела сушку. Чай не пила, потому что было непонятно, куда потом бегать в туалет. Некляев сидел на стуле, мочил в кружке печеньку.

Потом всё быстро свернулось. Нам всей гурьбой сказали идти на площадь. Дали флаги.

Через минуту - уже дымно. Прискакали какие-то спецназовцы. Кидали дымящиеся гранаты и велели всем лежать “мордой в снег”. В этот момент  избивали Некляева, но всё равно ничего не было видно .

Разбежались. После того,  как ребята уехали,  нас осталось чуть меньше четверти. Активисты отчаянно рвались домой, а мне за учебу платить надо.

Площадь

После нескольких часов народных гуляний пИсать не хотелось. Это здорово, конечно, - народный протест. Я стояла и смотрела, как люди кричат. Тексты лозунгов, мягко говоря, слабые: глупые, неоригинальные.

Наша группа оказалась прямо у Дома правительства, когда спецназ смыкал кольцо. Почти сразу удар по голове повалил меня в снег. Меня били уже по рукам. Девушка, упавшая рядом, обнимала спецназовца за ноги и кричала: «Я люблю тебя». Он бил её дубинкой по голове.

Очнулась уже в углу автозака. Кто-то тряс меня и спрашивая фамилию. Было нечем дышать, окна то ли не открывались, то ли их не было. Внутри, согласно перекличке, 43 человека.

До Окрестина мы почему-то ехали часа 2, с перебоями (в буквальном смысле). Я задыхалась - воздуха было мало. На очередной остановке какой-то парень начал колотиться в дверь и оскорблять “бойцов режима”. Сказал, что пока они будут его бить, мы сможем подышать через открытые двери. Так и произошло - было здорово.

По приезде нас разделили по половой принадлежности. Телефоны сказали выключить, поставили лицом  к стене. Какие-то девочки сказали, что у меня на пальто кровь.

- Это не моя.

Наш “надзиратель” был добрый. Позволял передавать по рядам какие-то дикие бутерброды с салом, термосы и шоколадки. В туалет, однако, нас всё равно не пускали. Но и не хотелось. Здорово.

Поздней ночью появилась Ирина Халип. В шубе. Попросила кофе  с молоком. Работники Окрестина виновато сообщили: кофе только растворимый.

Под утро - дактелоскопирование, опись имущества. Забрали маген давид (шестиконечная жидозвезда, которую носят на шее).

Утром в углу плакали какие-то литовки, кто-то кого-то успокаивал. Я начала терять сознание. Врач осмотрел меня, дал таблетку, сделал уколы - не помогло. Надзиратель принёс хлеб и воду в какой-то металлической кружке. Сказал, что больше ничего нет.

Второй примчался с маген давидом в руке. Надел на шею. Думал, что поможет. Они наверное боялись, что я там умру. Снова поволокли к врачу. Там я в первый и последний раз увидела Кристину Шатикову. Она была очень рыжая, с огромными голубыми глазами, поистине львиными чертами лица. Её тоже избили на площади, по животу. Ее надо было везти  в больницу как можно скорее.

Наконец-то врач решил осмотреть мою голову. Увидев рану, сказал, что меня и Кристину надо срочно госпитализировать. Кормящая мать кричала где-то рядом: ей не давали сцедить молоко. Оно разрывало грудь.

Когда нас везли в скорой,  я лежала у Шатиковой на коленях. Она придерживала мне голову своей шапкой. Было стыдно, что испачкаю её кровью. Конвоир грел мне ноги и приговаривал, что все они там животные. Говорил, как можно было обидеть такую девочку? Кристину отвезли в какую-то больницу. Меня в десятую.

Больница

Осматривать меня  пригласили сразу главврача, судя по всему тоже жидомассона. Начал раздевать меня, приговаривая:  «Бедная девочка». Когда мне сняли гольф и он-таки увидел жидокулон у меня на шее, начал почти кричать: «В палату к бабкам».

Увидев моих конвоиров одна из них сказала, что я террористка и всех подорву.

После уколов, на которые я в последствии подсела, и суток без сна, я спала часов 30. Новый конвой меня полюбил. Они пускали ко мне маму, брата и мою чудесную девочку, которая приходила ко мне каждый день. Даже апельсины приносила. Бабки в палате негодовали:

- Это ж  надо какая молодёжь пошла. Одни извращения им надо. А потом подростковые беременности.

- Лучше пусть пока девки пошалят. Мужиков ещё успеют найти. Я вот до 28 девочкой была.

- Вы погорячились.

Стася очень любила бабуленек. Впрочем, они её тоже. Она была очень маленькая. Её тело делилось на 3 части: 2/3 - туловище, остальное - голова. Но зато какая прекрасная голова. Любимая голова, которую можно было везде целовать и класть на колени. Стася была как кот, её потрясающе маленькое тело везде уютно складывалось, куда бы ни положить. Её можно было целовать в тёплый животик, кусать за маленькую складную попу и мять уши. Настоящий игрушечный человек.

После выписки домой приходили какие-то мужчины, задавали вопросы насчёт Площади, использовали косвенные угрозы. Разговаривалисо мной и с моей мамой. Начались какие-то странные проблемы в универе, разговоры с гэбэшниками перед экзаминами. Какие-то предложения сотрудничества. Предлагали дать свидетельские показания по делу Некляева. Со Стасей тоже беседовали.

Перемены

Я всё боялась, что  выкинут с учёбы или как-то перехитрят. Так, что  даже на «Калину» в Польшу податься не смогу.

«Калина» или Программа Калиновского - стипендиальная программа, работающая с репрессированными белорусскими  студентами. Обеспечивает поступление в польские университеты  без экзаменов и ежемесячную стипендию, которой хватает на незамысловатую жизнь.

Ещё в марте я начала узнавать всё насчёт того, как можно попасть на программу. Когда же после вызовов мамы в деканат поняла, что до осени её не исключат - забрала документы самостоятельно.

Раньше я очень держалась за свою белорусскую учёбу. А сейчас наоборот хотела, чтобы всё поскорее закончилось. Может, всё из-за Стаси. Та попросила не видеться какое-то время, пока всё не уляжется. Её папа занимал вроде как важную должность на белорусско-литовской таможне. Статус не позволял ему иметь дочку, которая встречается с какой-то лесбооппозиционеркой.

Мы не видились месяцев 6.  Я решила ехать в Польшу, Стася  - найти себе парня. Хотя то, что бисексуальная Стася в конце концов выберет мужчин, было и так очевидно. Такие девочки не должны пропадать зря. Она и так подарила Варе прекрасные 2 года.

Когда пришло письмо с программы Калиновского  я  сразу купила билет, собрала вещи и уже на следующие утро уехала. Никаких проводов. Оказалось, в этой стране, кроме семьи у меня нет близких людей.

Заселилась в общагу. На ближайшей пьянке уже ясно, что большинство стипендиатов ничего общего с оппозицией не имели, а репрессии видели только по Euronews.

Я  змагаркой себя не считала. Геи и оппозиция - песочницы, знать, разные.

Варвара Красуцкая, Катовице, специально для «Белоруского партизана»