Очарование теорией модернизации диктатуры через «выборы» и «малые дела» рассеивается на глазах.

На новую революцию в Египте мало кто обратил внимание. За международными событиями и так не особенно внимательно следят, поэтому и первую-то революцию почти не заметили, а вторая – так это уже, что называется «баян». А между тем, события в Египте имеют самое прямое отношение к нам, сколь бы ни было мало общего между странами. У Египта мало общего и с Грузией, например, и с Кыргызстаном – но, как оказалось, это не мешает этим трем странам наглядно демонстрировать одно общее правило. А правило это заключается в следующем – в современном мире революция перестала быть политической катастрофой, она стала, наоборот, ключевым институтом демократии в развивающихся странах. Куда более важным, чем парламент, суд, СМИ, мировое общественное мнение.

Мы привыкли понимать революцию, как нечто разрывающее тектонические структуры общества, как нечто - как учили в советские времена – сменяющее общественные формации. Такими они когда-то и были, собственно. В эпоху, когда было принято разгонять демонстрации пулями и штыками, революция означала повышение ставок до максимума, «все или ничего». Решиться на такое можно было только в крайнем отчаянии. И хотя, например, в декларации независимости США признается право народа на вооруженное восстание и свержение деспотии, понятно, что это никакое не право, потому что если уж есть деспотия, то какие могут быть права.

Куда точнее формулирует Международная декларация о правах человека ООН, где восстание против угнетения признается «последним средством» к которому приходится прибегать, когда права человека «не охраняются властью закона».

Но теперь времена изменились. То есть права-то по прежнему не охраняются властью закона во множестве стран, вот только нравы теперь другие. Со времен разогнанной танками демонстрации на площади Тяньаньмынь примеров расстрелов мирных массовых митингов автоматными очередями я не припомню. А вот примеров свергнутых так диктатур за тот же период – огромное множество. В современных реалиях, пока народ борется мирными способами, власти слишком сложно оправдать насилие против своего населения, им нужен для этого предлог в виде гражданской войны, как в Ливии или Сирии. Поэтому-то мирный протест стал столь эффективным. Но он эффективен именно в смене власти, а как быть после, ведь надо же добиться того, чтобы все не вернулось на круги своя, с новыми лицами у руля? Нельзя же революцию повторять каждый день! На самом деле – можно.

Заезженный аргумент насчет того, что революция, мол, сама по себе ничего не меняет, что, дескать, надо начинать с себя, с малых дел, с гражданского общества, а иначе произойдет просто смена одного диктатора на другого – все это опровергается историей. Причем самой современной. Все очарование теории модернизации через выборы и малые дела рассеивается на глазах. Урлашов за решеткой, Белых ходит на допросы (пока в качестве свидетеля), Навальный ждет приговора. Столько невероятных усилий затрачивается ради маленьких побед, но затем под привычную фонограмму из «анатомии протеста» и прибауточек Владимира Маркина все эти результаты обнуляются, а инициатива оказывается наказуемой.

Конечно, было бы глупо утверждать, что гражданское общество не является условием перемен к лучшему, разумеется является, даже обязательным условием, но все-таки недостаточным. Пока ненасильственная революция не превратится в работающий институт, этих перемен можно ждать долгие-долгие годы. Вот только одна единственная революция, и правда, далеко не всегда срабатывает. Иногда одного раза хватает, как, скажем во времена «бархатных революций» в Восточной Европе, а иногда – нет. Вот в Египте – не хватило. И Кыргызстану, в свое время, не хватило, когда один из революционеров - Курманбек Бакиев – оказался ничем не лучше Аскара Акаева. Второй волной революции вынесло из политики и Бакиева. Грузинскому населению также показалось, что экс-революционеру Саакашвили начинает злоупотреблять своими полномочиями и вышли на улицы. Грузинский президент надеялся сохранить власть своих руках посредством конституционной реформы, но это ему не удалось. Думается, что и в Иране аятоллы не случайно выдвинули президента-реформатора. Повторения «зеленой революции» им явно не хотелось, особенно на фоне «арабской весны».

Конечно у России тысяча отличий от каждой из перечисленных выше стран. В Египте армия и конституционный суд выступают как арбитр – в России этого нет. А про Грузию можно сказать – ну это маленькая страна, там все по-другому. С Кыргызстаном тоже можно какое-нибудь отличие выбрать. Но только все это никак не отменяет общего правила – революция может быть работающим институтом. Институтом она станет тогда, когда политическая элита будет понимать: если требования не будут выполнены после смены власти, все повторится вновь. В развитых странах к этому давно привыкли, миллионные демонстрации – привычное событие для Франции, США, Англии, Германии. В революцию они не выливаются именно потому что система не противостоит этому, а встраивает протест в свою политическую жизнь. Мы же по привычке с изумлением и тревогой смотрим на миллионные толпы на улицах. Мы боимся своих собственных граждан. Не только Путин и собирательный Сечин, но и мы сами с опаской поглядываем на толпу, мало ли кого она вынесет наверх. И, казалось, первая египетская революция подтверждала опасения – вон, мол, привели к власти братьев-мусульман, поменяли хрен на редьку. Но вот уже и вторая революция и новый диктатор теряет власть, вот уже и в Турции проснулись, и в Бразилии, а в России так ничего и не поняли. Не поняли, что миллион человек на улицах – это единственный серьезный аргумент. Не список Магнитского, не муниципальные депутаты, не сто тысяч ретвитов, не серия одиночных пикетов, не доклад о коррупции, не разоблачение в «Новой газете», не выборы в координационный совет, не разгон координационного совета, не наблюдение на выборах, не бойкот выборов, не сбор подписей, не разгром администрации Химок – и даже, даже не сама по себе революция, а миллион человек, готовых выходить еще и еще. Первый раз это будет еще революция, второй раз, может быть, тоже, а в остальные дни – привычный и законный способ контролировать действие избранной власти.

Роман Доброхотов, «Эхо Москвы»