Евгения Альбац главный редактор журнала "The New Times"

Генерал Леонид Шебаршин, наверное, был один из самых удивительных людей, с которым мне приходилось разговаривать и, в общем, дружить. Наверное, я могу сказать, что мы последние 15 лет были друзьями. Хотя, у нас были совершенно разные взгляды, мы не соглашались с ним практически ни по одному поводу кроме, разве, вопроса о безудержной коррупции, которая для него была чрезвычайно болезненна и особенно болезненна последние годы, потому что в этом были замешаны люди из его ведомства, которому он отдал лучшие годы своей жизни, из КГБ и из первого главка разведки.

Шебаршин был удивительно мужественный, честный и искренний человек, несмотря на то, что вся его жизнь связана с работой в резидентурах в довольно тяжелых странах, например, в Иране. Он был человек с внутренними представлениями о чести и достоинстве. При том, каким объемом информации он располагал, он мог быть миллионером. Но он всегда считал для себя абсолютно невозможным зарабатывать на родине. К нему, особенно в 90-е годы, приходило дикое количество людей, которые готовы были платить ему огромные деньги за секреты, за информацию, за консультации, за его помощь в контактах с какими-то важными людьми. Он никогда себе не позволял этим пользоваться.

Мы жили рядом, и поэтому я видела, на какой абсолютно раздолбанной «Волге» он ездил, как был одет. Всегда очень аккуратно, очень сдержанно. И при этом было понятно, что он в разные годы был достаточно стеснен в средствах.

Для меня, честно говоря, было поразительно, что люди, которые служили с ним вместе в разведке, не могли позаботиться о том, чтобы генерал последние годы своей жизни ни в чем не нуждался. Впрочем, я не исключаю, что он никому это не позволял. Он вообще никогда не жаловался и во всем, что касалось его персональной жизни, был чрезвычайно сдержан в разговоре.

Ну и, наверное, то, как он ушел, это тоже классический Шебаршин. Вот, я думаю, что генерал мог уйти, вот, ровно так. Ровно так, из наградного пистолета. Потому что для него было невозможно состояние, когда люди его жалели или он показался бы окружающим не сильным. А он был стальной. Совершенно стальной мужик.

Конечно, очень горько, что ему теперь нельзя будет позвонить. У нас была традиция, мы иногда встречались и обедали вместе. И очень много разговаривали. И для него самое главное – это была невероятная преданность его пониманию родины. В этом смысле он – настоящий русский офицер. И пусть земля ему будет пухом, а кто помнит, тот помнит.