Журнал "Огонёк", №5 (5214), 06.02.2012
"Наши партии никогда ни за что не отвечали"
Интервью с известным социологом Игорем Клямкиным об инициативе по изменениям в Конституцию
Россия снова вышла на улицы. С упорством, напоминающим о начале 1990-х, люди требуют от власти честности и свободы. Услышат ли их сейчас и что изменилось за эти 20 с лишним лет, "Огонек" спросил у Игоря Клямкина, вице-президента фонда "Либеральная миссия"
— Вы были одним из тех, кто осмысливал перестройку, теперь возникла новая тема — движение "За честные выборы". Видите общее?
— В конце коммунистической эпохи у нас была очень широкая оппозиция, объединенная общими идеями и противником. То же было в других странах советского блока. Но в этих странах утвердились правовое государство и демократические институты, а в России еще при Ельцине в обновленной форме воспроизвелось самодержавие. И противодействовать ему сегодня в чем-то труднее, чем во времена борьбы за отмену шестой статьи советской Конституции.
После падения коммунистических режимов бывшая оппозиция везде раскололась. Но в Восточной Европе это произошло после достижения общих целей, чего в России не случилось. И теперь нашей оппозиции предстоит консолидироваться, как будто этих 20 лет раздоров и не было. А это непросто. В том числе и потому, что люди, выходящие сегодня на площади, успели разочароваться в политике и политиках. Они выступают за честные выборы, подчеркивая свою аполитичность. Политики, отвечая на их запрос, консолидируются вокруг этого лозунга. Но возможны ли честные выборы в нынешней системе? Системе, узаконенной действующей Конституцией?
Однако о необходимости ее изменения в резолюциях митингов пока ничего не говорится. Потому что здесь согласия у российской оппозиции нет.
— Часто наши митингующие подчеркивают свое сходство с участниками акций "Захвати Уолл-стрит", где тоже нет лидеров. Может быть, пришло время прямого гражданского участия в политике?
— "Оккупанты" действуют внутри сложившейся демократической системы. На ее изменение они не претендуют, а хотят на нее влиять, заставить ее учитывать их интересы и их недовольство. От наших митинговых ораторов порой тоже приходится слышать, что они хотят не бороться за власть, а лишь влиять на нее. Но влиять на власть в сегодняшней России можно только в той мере, в какой это согласуется с сохранением системы.
— Люди, утверждающие свою аполитичность, опасаются не только погрязших в идеологических междоусобицах лидеров, но и очередных революций. Не хотят они и взрывоопасных конфликтов между ветвями власти, которые имели место в 90-е годы. Изменение Конституции, о котором вы говорите, означает, как я понимаю, ограничение президентских полномочий в пользу парламента. Не приведет ли это к тому, что мы уже проходили?
— Во-первых, мысль об изменении Конституции уже овладевает умами, и в этом отношении политики начинают отставать от мыслящей части общества. А во-вторых, институционализированный конфликт — это как раз то, чего нам не хватает и чего в России никогда не было. Поэтому, кстати, в ней не могла развиться и культура политического компромисса.
Вы скажете, что в 1991-1993 годах был конфликт между Съездом народных депутатов и Борисом Ельциным, завершившийся не компромиссом, а стрельбой из пушек в центре Москвы. Но тот конфликт имел место, потому что одна из его сторон — я имею в виду Съезд — обладала конституционной монополией на власть и не хотела ею поступаться. А Конституция 1993 года передала монополию президенту, сделав парламент фактически безвластным. Результатом стали бесконечные конфликты между ними, на политический и экономический курс почти не влиявшие, которые позже были подавлены посредством полного подчинения парламента президенту. Плоды такой бесконфликтности, такого "монолитного единства" мы сегодня и пожинаем.
Институциональный конфликт продуктивен. Но только тогда, когда ни один из институтов не обладает монополией на власть, когда полномочия институтов строго фиксированы и ограничены. В нашем случае часть президентских полномочий должна быть передана парламенту. И прежде всего право формировать правительство. Без этого думские выборы, даже при самом честном голосовании, будут лишены политического смысла.
— Владимир Жириновский тоже говорит: "Долой самодержавие, даешь парламентскую республику!" И что, всем теперь выстраиваться за ним?
— Не очень понимаю, что значит "тоже". А кто еще из политиков об этом говорит? Жириновский уловил изменение настроений в обществе и пытается появившийся в нем запрос на конституционную реформу оседлать. Идея парламентской республики становится все более популярной. Жириновскому приватизация этой идеи голосов вряд ли прибавит — ее приверженцы находятся далеко от его электорального поля. Но я хочу сказать и о том, что и сама она кажется мне сомнительной.
Конечно, парламентская форма правления надежнее, чем любая другая, застрахована от авторитарного перерождения. Но сначала она должна утвердиться, что не везде и не всегда возможно. Она требует согласия в обществе относительно базовых ценностей и общего вектора развития страны. В России этого сегодня нет. Она требует наличия сильных и влиятельных партий, способных брать на себя государственную ответственность. В России этого нет тоже: наши партии никогда ни за что не отвечали и соответствующий опыт приобрести не могли.
Напомню, что в начале 1960-х годов после падения авторитарного режима парламентская республика возникла в Южной Корее, но просуществовала всего полгода, приведя к военному перевороту и диктатуре. Можно вспомнить и Францию. Там парламентское правление до де Голля работало плохо, развития не обеспечивало и сменилось конституционной "выборной монархией", которая впоследствии эволюционировала в нынешнюю премьерско-президентскую форму правления. Что-то похожее нужно и нам. Причем, учитывая неукорененность в России правовой культуры, на президента должна быть возложена функция гаранта конституционного строя и правового порядка.
Как бы то ни было, сторонникам парламентской республики предстоит ответить на некоторые важные вопросы. Если президент станет символической безвластной фигурой, избираемой не населением, а парламентом, то как избежать кризисов в случае неспособности парламента сформировать правительство? Или в случае неспособности избрать президента? И как застраховаться от превращения в пожизненного самодержца премьер-министра?
— Однако согласитесь, есть же мнение, что Конституция — просто бумажка. Достаточно вспомнить сталинскую Конституцию: какая была замечательная, а к жизни никакого отношения не имела...
— Когда я это слышу, начинаю склоняться к мысли, что у некоторых наших либералов и европеистов правовое сознание развито еще меньше, чем у товарища Сталина и других авторитарных вождей. Сталин, вопреки их мнению, не нарушал свою Конституцию. Потому что в ней все декларации прав и свобод сопровождались оговорками насчет того, что права и свободы эти допускаются лишь при условии их использования "ради укрепления социалистического строя". Да и последующие руководители были отнюдь не беззаботными в отношении того, что записано в Основном законе. Почему российский Съезд народных депутатов постоянно менял Конституцию? Почему Борис Ельцин изменил ее именно так, а не иначе? Почему Владимир Путин на похоронах Ельцина хвалил того только за Конституцию?
Для властей, в отличие от иных либералов и демократов, Конституция — отнюдь не бумажка. Наша нынешняя Конституция — правовая основа неправового государства. Нигде в развитом мире такого Основного закона нет. Это Конституция особого пути к неведомой особой цели. Только архаичное доправовое сознание может игнорировать этот факт.
— Может быть, сначала гражданское общество должно добиться простой и понятной цели — честных выборов?
— Мне даже приходилось читать, что разговоры о конституционной реформе уводят от этой первоочередной цели. Между тем дело обстоит как раз наоборот. Честных выборов при сохранении нынешней системы добиться нельзя. Реагирует ли власть сейчас на резолюции митингов? Результаты декабрьских выборов остаются в силе, виновные в фальсификациях не наказываются, а сами факты фальсификаций судами беззастенчиво игнорируются.
Раз по Конституции президент монополист, он может опираться только на бюрократию. Раз он опирается на бюрократию, будет вертикаль власти. Чтобы бюрократия его поддерживала, ей нужны преимущества и привилегии, значит, вертикаль будет коррупционной. Раз она коррупционная, там не может быть места честным выборам.
Я, разумеется, не собираюсь доказывать, что достаточно потребовать изменения Конституции и успех протестного движения будет гарантирован. Но я знаю, что трансформация авторитарных режимов была успешной только в тех странах, где оппозиция консолидировалась вокруг требований, в том числе и конституционной реформы. Политический смысл таких требований —трансформация системы в демократическую и правовую. А взывать только к честным выборам — значит соглашаться с тем, что монополия на власть сохранится, но один монополист будет заменен другим.
Жириновский же может одновременно обещать и парламентскую республику установить, и сталинский порядок в стране навести. Кстати, к Жириновскому иногда полезно прислушиваться. Парламентская форма правления без президентского противовеса при сохраняющейся инерции авторитарной культуры вполне может привести к тому, о чем я говорил. А именно к персоналистскому режиму в исполнении премьер-министра.
— Вы ничего не говорите о том, кто будет менять систему. Ждать доброй воли?
— Есть люди, которые от власти этого ждут. Давайте, говорят они, будем реалистами и не будем требовать невозможного. Раз Дмитрий Медведев предлагает проекты законопроектов, так давайте их обсуждать, давайте требовать нужной нам редакции. Давайте, я не против. Но будем отдавать себе отчет и в том, что во многом это лишь косметические изменения фасада.
Допустим, вместо 2 миллионов подписей для регистрации кандидата в президенты нужно будет собрать 300 тысяч, а для регистрации партии вместо 45 тысяч членов достаточно будет 500. На первый взгляд впечатляющая уступка. Но мы же видим, что происходит в Москве, где предстоят выборы в районные органы власти. Для участия в них кандидату требуется собрать всего 50 подписей. И почему-то у нежелательных кандидатов проверяющие инстанции объявляют недействительными ровно на одну подпись больше, чем требуется для регистрации. Существует эшелонированная линия обороны, которую не прорвать, добиваясь частичных уступок.
Отсюда и ответ на ваш вопрос. Без наращивания общественного давления системных изменений ждать не приходится. Пока оно не масштабно. Общественное давление должно иметь свою стратегию, которая не может сводиться к лозунгу о честных выборах.
Беседовала Ольга Филина